Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]
— Мадам, вы меня не так поняли. Никогда я про музыку не говорил. Амфибиен — звери: крокодилен, змеи; штраус тоже звери — птица.
— Что вы мне про Штрауса-то зубы заговариваете? Штраус дирижер, капельмейстер-музыкант, композитор. Я сама его вальсы на фортепьянах играю.
— Ах да, да… Но тот Штраус не в Берлин, а в Вене. А я вам говорил про штраус-птица.
— Ну, переплет! Нет, Неметчина нам не ко двору! — прошептал Николай Иванович. — Даже и по-русски говорим, так друг друга понять не можем. Так нет в здешнем аквариуме музыки? — спросил он швейцара.
— Нет, нет. Здесь звери. Амфибиен тоже звери.
— Никакой музыки нет?
— Никакой.
— Так на кой же шут ты нас, спрашивается, привел сюда? На кой же шут я зря три немецких полтинника в кассе отдал, да еще за хранение платья заплатил! Веди назад!
Швейцар пожал плечами и поплелся к выходу. Сзади следовали Николай Иванович и Глафира Семеновна.
— Ведь ты знаешь, что я не могу смотреть на змей… Когда я увижу змею, у меня делается даже какое-то внутреннее нервное трясение и я становлюсь больна, совсем больна, — говорила она мужу.
Уже надоело!
— Куда ж теперь? — спрашивал Николай Иванович Глафиру Семеновну, выходя из аквариума на улицу.
Сопровождавший их швейцар хотел что-то сказать, но Глафира Семеновна раздраженно воскликнула:
— Никуда! Решительно никуда! С меня и этого удовольствия довольно. Прямо домой, прямо в гостиницу, и завтра с первым поездом в Париж. Не желаю больше по Берлину ходить. А то опять вместо музыки на какую-нибудь змею наскочишь. Достаточно. Будет с меня… Угостили в аквариуме… Ну что ж вы встали! Ведите нас обратно в гостиницу, — обратилась она к швейцару.
— Я хотел предложить для мадам…
— Ничего мне предлагать не нужно… Прямо в гостиницу.
— Глаша! Но зайдем хоть в какую-нибудь биргале пива выпить, — начал Николай Иванович.
— Пива в гостинице можете выпить. — И Глафира Семеновна пошла одна вперед.
— Не туда, мадам. Не в ту сторону… В гостиницу направо, — сказал швейцар.
Она обернулась и переменила направление. Николай Иванович и швейцар шли сзади.
— А какое веселое место-то я вам хотел указать, — шепнул швейцар Николаю Ивановичу. — Там поют и играют, там можно и поужинать.
— Глаша! Вот Франц хочет какое-то место показать, где поют и играют. Там бы и поужинали, и пива выпили.
— Опять с змеей? Нет уж, благодарю покорно.
— Никакой там змеи нет. Там поют и играют. Там шансонетен и оперштюке… Там танцы… Там хороший кухня и можно хороший ужин получить, — продолжал швейцар.
— Чтобы змеи наесться? Давеча живую преподнесли, а теперь хотите жареную… Спасибо!
— Уговорите ее, месье, вашу супругу… Место очень веселое… Красивые женщины есть, — шепнул швейцар.
— Нет, уж теперь закусила удила, так ее не только уговорить, а в ступе не утолочь, — отвечал Николай Иванович. — Веди домой и заказывай ужин для нас.
Через четверть часа они были дома. Глафира Семеновна с сердцем сбросила с себя ватерпруф, шляпку, села в угол и надулась. Николай Иванович взглянул на нее и покачал головой. Швейцар подал ему карту кушаний и отошел в сторонку. Николай Иванович повертел ее в руках и сказал:
— Я, брат, по-немецки ежели написано, то гляжу в книгу и вижу фигу, так уж лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего бы хотела поесть? — обратился он к жене.
— Ничего. У меня голова болит.
— Нельзя же, милый друг, не евши. Завтра рано утром поедем в Париж, так уж не успеем до отправления поесть. В котором часу, Франц, идет поезд в Париж?
— В восемь часов утра. Вам придется на Кельн ехать, и там будет пересадка в другие вагоны. В Кельн приедете вечером и только в Кельне можете покушать, а до Кельна поезд нигде не останавливается больше двух-трех минут.
— Ну вот, видишь, Глаша, стало быть, тебе необходимо поклевать с вечера, — уговаривал Николай Иванович жену. — Скажи, чего ты хочешь, — вот Франц и закажет.
— Спасибо. Не желаю змей есть по его заказу.
— Ах, мадам, мадам! И как это вы эту змею забыть не можете! — начал швейцар. — Разве я хотел сделать вам неприятное? Я не хотел. А что змея, так это аквариум. Аквариум не может быть без крокодил и змея, рыбы и амфибиен…
— Врете вы, может. У нас в Петербурге есть Аквариум без крокодила и без змеи. Даже и рыбы-то нет. Плавает какой-то карась с обгрызенным хвостом да две корюшки — вот и все.
— Ну, это не настоящий аквариум.
— Врете. Самый настоящий. Ваш же немец там оркестром дирижирует.
— Поешь что-нибудь. Полно капризничать-то, — сказал Николай Иванович.
— Да ведь гадостью какой-нибудь немецкой накормят. Вот ежели бы щи были.
— Есть щи, Франц?
— Нет, щей здесь не бывает. Щи — это только в России.
— Ну, тогда нельзя ли дутый пирог с рисом и с яйцами и с подливкой? Здесь я, по крайней мере, буду видеть, что я ем.
— Пирог, мадам, русский кушанье. Здесь, в Берлин, это нельзя.
— Все нельзя, ничего нельзя. Ну так что же у вас можно?
— Хочешь, Глаша, сосиски с кислой капустой? Сосисок и я поел бы… А уж в Берлине сосиски, должно быть, хорошие — немецкая еда.
— А почем ты знаешь, чем они здесь начинены? Может быть, собачиной.
— Я, мадам, могу вам сделать предложение майонез из рыба.
— Нет, нет, нет. Ничего рубленого. Вместо рыбы змею подсунете.
— Опять змею? Нет, мадам, здесь змея не едят.
— Ну, так угря подсунете. Та же змея.
— Она и стерлядь не ест. Говорит, что змея, — сказал Николай Иванович и спросил швейцара: — Ну, можно хоть селянку-то на сковороде сделать?
— И селянки я есть не стану, — откликнулась жена. — Что они тут в селянку наворотят? Почем я знаю! Может быть, мышь какую-нибудь. В крошеном-то незаметно.
— Ну, поросенка заливного под сметанным хреном. Можно, Франц?
— Селянка и поросенок, месье, опять русский кушанье, — дал ответ швейцар.
— Тьфу ты, пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Ведь поросенок-то свинина, а вы здесь, немцы, на свинине и свиных колбасах и сосисках даже помешались. Прозвище вам даже дано — немецкая колбаса.
— Верно. Я знаю. Я жил в России. Но поросенка здесь не кушают. То есть кушают, но очень мало.
— Отчего?
— Экономия. Поросенок может вырасти в большая свинья. Свинья большая кушают.
— Глаша! Слышишь? Опять экономия! — воскликнул Николай Иванович. — Ну, немцы! Слышишь, Франц, зачем вы умираете-то? Вам и умирать не надо из экономии. Ведь хоронить-то денег стоит.
Швейцар улыбнулся.
— Можно, по крайней мере, у вас хоть ветчины с горошком достать? — спросила, наконец, Глафира Семеновна швейцара.
— Это можно, мадам. Ветчина с горохом и с картофель и с русский зауэрколь, с кислая капуста.
— Ну, так вот ветчины. Ветчины и бульон. Бульон можно?
— Можно, мадам.
— Да вали еще две порции телячьих котлет да бифштекс, — прибавил Николай Иванович. — Надеюсь, что это можно?
— Можно, можно, но только бараний котлет, а не телячий. Телячий нет в карта.
— Тоже экономия? — спросил Николай Иванович.
— Экономия, — улыбнулся швейцар.
— Ах, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленком нельзя ли, кроме того, позабавиться?
— Можно, месье.
— Так пару цыплят. Да пива, пива побольше. Нельзя ли в какой-нибудь большой кувшин его налить?
— Можно, можно, — кивал швейцар и спросил: — Все?
— Чего же еще больше? И этого довольно. Или нет. Закажи, брат, мне порцию сосисок немецких. Хоть они, может быть, у вас и собачиной копченой набиты, а всетаки хочется попробовать… Жена есть не будет, а я съем. Нельзя быть в Неметчине и немецких сосисок не попробовать! Вот жаль, что у вас тут простой русской водки нет.
— Кюммель есть, — отвечал швейцар.
— Сладость немецкая. Какая это водка! Ну да уж вели подать, делать нечего.
Ужин был заказан. Через час его подали в номер. Николай Иванович был голоден и принялся его есть так, что у него только за ушами трещало, а потом навалился на пиво. Ела с большим аппетитом и Глафира Семеновна.
Часа через два Николай Иванович, изрядно пьяный, лежал на постели и бормотал:
— Слава богу, завтра в Париж. Ужасть как надоела Неметчина.
7:53 на Кельн
Утром Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свет брезжился. Тотчас же появился кофе, тотчас же швейцар Франц принес счет за пребывание в гостинице и сказал Николаю Ивановичу:
— Ежели, ваше превосходительство, хотите к первому поезду попасть, то торопитесь: без семи минут в восемь отходит.
— Скорей, Глафира, скорей!.. — засуетился Николай Иванович и принялся расплачиваться. — Ой, ой, какой счет-то наворотили! — воскликнул он, увидав в итоге счета цифру «тридцать восемь».
— Да ведь это, господин, тридцать восемь марок, а не рублей, — заметил швейцар.
